Пётр Киле - Солнце любви [Киноновеллы. Сборник]

МАНДЕЛЬШТАМ. Теперь вы видите? Не только от символизма, но и романтизма во всех его видах следует уходить...

КНЯЗЕВ. Что? Куда уходить?

МАНДЕЛЬШТАМ. Недавно я бы сказал, в революцию, но выбрал я поэзию. А вы - царскую службу или поэзию?

КНЯЗЕВ. Я думал, совместить.

МАНДЕЛЬШТАМ. Лермонтову не удалось.

КНЯЗЕВ. Как сказать.

МАНДЕЛЬШТАМ. Тоже верно. Но не те времена.

КНЯЗЕВ. Тоже верно.

Ольга Высотская и Алиса Творогова в гостиной уединились в дальнем углу, не обращая внимания на персонажей Карло Гоцци, которые прямо нависают над ними.

АЛИСА. Ольга, что случилось?

ОЛЬГА. А что?

АЛИСА. Ты в простом темном платье и платочке, как для посещения церкви.

ОЛЬГА. Я и была в церкви. Но заглянула сюда, чтобы увидеться с тобой.

АЛИСА. Вот и спрашиваю я тебя, что случилось. Расстроенной и даже в слезах я тебя видела, но такой - нет. Ты, как Чайка у Чехова.

ОЛЬГА. В самом деле. Его еще здесь нет. Это хорошо. Мне надо собраться с мыслями.

АЛИСА. Его может и не быть.

ОЛЬГА. Я и не буду его ждать. Я хотела увидеться с тобой. Представь себе: встречаю днем на Невском Палладу... Совершенно случайная и нелепая встреча. Не сон ли это? Она принялась расхваливать Гумилева. Ну, думаю, все знают о нас. Потом что-то сказала, я не поняла. И до сих пор понять не могу.

АЛИСА. Весьма экстравагантная женщина. Как! Он приударил за ней?

ОЛЬГА. Вот именно. «Как отказать такому мужчине!» Это ее слова.

АЛИСА. Не выдумывает?

ОЛЬГА. Мы едва знакомы. Зачем ей заговаривать со мной о нем? Зачем лгать? Но и гадать тут нечего. Я прямо спрошу у него, и станет все ясно. Но и так уже все ясно. Я - Чайка! Это больше, чем  метафора из пьесы.

АЛИСА. Что?

ОЛЬГА. Мне лучше уйти.

Входит Гумилев с надменным видом и проходит мимо Ольги Высотской. Ольга опускается на диван, тут же поднимается и идет к выходу. Алиса бросается за Гумилевым.

Хор обнаруживает неладное и сбегается, сводя Гумилева с Ольгой Высотской.

В кабинете Пронина Гумилев и Ольга Высотская.

ОЛЬГА. Что сказала мне Паллада Олимповна, правда?

ГУМИЛЕВ. Я не знаю, что она сказала. В любом случае, это какой-нибудь вздор. В сплетнях разбираться не стану.

ОЛЬГА. Значит, это правда.

ГУМИЛЕВ. Не стану обсуждать.

ОЛЬГА. И не надо.

Гумилев делает движение поцеловать ее в голову, взять ее руку, но в испуге и с чувством отвращения к самому себе замирает...

ОЛЬГА. Два слова на прощанье. Я верила, любила, но ухожу, не веря, не любя... Погибну, может быть, но отрекаюсь от тебя навеки.

Ольга в простом и темном платье, со скорбным лицом взглядывает на него последний раз и уходит.

Гумилев вздыхает с облегчением и смотрит с удовольствием на афишу с изображением льва.

ГУМИЛЕВ. Прочь отсюда. О, муза дальних странствий!

Хор заполняет сцену с пятнами света, где возникают то Ольга на фоне видов Москвы, то Гумилев, одетый, как англичанин, на фоне моря и пальм, то Анна Ахматова на фоне видов Екатерининского парка в Царском Селе, - все завершается маршем во славу музы дальних странствий.

Хор в пляске словно возносится все выше и выше в ночь к звездам поверх пальм..

Вечерний Петербург с ярким электрическим сиянием фонарей, витрин и трамваев, настоящих островков света в сумерках улиц...

Всеволод Князев в плаще и цилиндре у фонарного столба... Несколько девушек из Хора, проходя мимо, со смехом останавливаются.

ЛИКА. Всеволод!

ТАТА. Гусар. Поэт. Значит, влюбленный. Только, увы, красавица замужем.

ЛАРА. Не в том беда, красавица непостоянна, то Фея она, то Галатея, то Коломбина... Драматическая актриса, певица, танцовщица и ваянием увлекается, и стихи пишет... Словом, волшебница.

ТАТА. Влюбленный в нее, он вдвойне и втройне счастлив?

ЛИКА. Влюбленный в нее, он вдвойне и втройне несчастлив.

ЛАРА. Всеволод! Здесь ваш пост?

КНЯЗЕВ. Мне сказали, она на балу в великокняжеском дворце, где присутствует и государь; она спляшет там «Русскую»...

ЛАРА.  Хочешь заглянуть на бал?

КНЯЗЕВ. О, нет! Меня тотчас арестуют и посадят, хорошо еще, в гауптвахту. Мне достаточно увидеть два-три ее шага до двери, пленительных, как ее улыбка, чтобы почувствовать себя на седьмом небе.

ЛАРА. Или в аду.

ЛИКА. О, Сивилла, помолчи!

ЛАРА. Ну, так, смотрите в яви!

ТАТА. Что это?!

ЛАРА. Вы видите то, что вижу я при свете бытия.

Разносится рожок автомобиля, Хор отступает, стараясь увести гусара.. Подъезжает автомобиль; Неизвестный и Ольга Глебова как Арлекин и Коломбина прощаются у двери - с объятиями и поцелуями.

Всеволод Князев прячется за столб и убегает прочь.

Эмблема кабаре спадает, как занавес. В гостиной накрывают стол. Там распоряжаются Пронин и Кузьмич.

В полутемном зале со сценой Кузмин и Князев.

КУЗМИН. Милый друг, ты ведешь себя, как капризный ребенок, которого приголубила женщина против его воли. Ты в обиде, когда должен радоваться.

КНЯЗЕВ. Чему?

КУЗМИН. Ты получил все, чего может пожелать мужчина в твоем возрасте.

КНЯЗЕВ. Я получил все?! Черт возьми! Да, знаете ли вы, о чем говорите!

КУЗМИН. Ну, ну, ну. Мне ведомо все. И я попадал в переплет, в каком оказались вы.

КНЯЗЕВ. Допускаю. Вы всеобщий баловень... и мужчин, и женщин...

КУЗМИН. Я так не думаю. Я ныне таков, каким себя поставил перед людьми и судьбой. Я вступал в жизнь... пасынком и природы, и культуры, поскольку родился в старообрядческой семье.

КНЯЗЕВ. Как!

КУЗМИН. Никакой беды в том нет. Мои нравственные начала - оттуда. Но мир вокруг нас изменился, особенно в России, нас всех потянуло к свету, к познанию премудрости земной, к творчеству. Я учился в классической гимназии в Петербурге, судьбе было так угодно. Во мне рано пробудился дар к музыке и к поэзии. И все же уже студентом консерватории я готов был уйти в леса, в скит, окунуться, вместо музыки и современной суеты, в благоговейное созерцание природы. Здоровье подкачало. И уроками музыки зарабатывать уже не было сил. Не закончив консерватории, по обстоятельствам, не зависящим от меня, я не мог уйти в скит. Это значило бы сразу лечь в могилу.

КНЯЗЕВ. И что же вы сделали?

КУЗМИН. Поскольку душа моя тянулась не только в дали и тишину лесов, но и в необозримые горизонты культуры, я отправился по случаю в Египет. Мало что я успел там увидеть. Но южные ночи и море навеяли в мою страждущую душу жизнь Средиземноморья в тысячелетиях. Затем я уехал в Италию. А во Франции и побывать, как Пушкину, мне не нужно было. Ведь среди моих предков не только старообрядцы, но и французы.

КНЯЗЕВ. Из путешествий вы вернулись гражданином мира.

КУЗМИН. Я не космополит. Это удел богачей, ну, и пролетариев. Богатому всюду хорошо, бедному всюду плохо. Я представитель всечеловеческой культуры. И таковым должен быть поэт в России. Вот о чем вы забыли, мой друг.

КНЯЗЕВ. Но есть ли у меня дар?

КУЗМИН. Это риторический вопрос. Ответ: есть или нет, ничего не означает. Поэт живет звуками небес, как и музыкант.

КНЯЗЕВ. Я слышу лишь звуки ее голоса и вижу ее глаза, ее телодвижения. Она любила меня с такой негой самозабвения и истомы, что казалась мне ангелом и с нею я возносился в рай. И вдруг... Как?! Меня лишили Рая. Я в аду моих страстей.

КУЗМИН. Это благо, мой друг. Только из мук неисполненных страстей рождаются стихи. Обладание снимает страсть, и остается пустота. Вот поэтому она оттолкнула тебя, как убийца жертву.

КНЯЗЕВ. Но я полон любви!

КУЗМИН. Прекрасно. Пиши стихи.

КНЯЗЕВ. Смешно. Стихи - дерьмо, когда голова кружится от любви.

КУЗМИН. Ты не поэт.

КНЯЗЕВ. Бездарность, хотите сказать?

КУЗМИН. Нет. Не все пишущие стихи - поэты. Ты несомненно талантлив как личность. Для гусара это хорошо.